Мама пела в последние годы в маленьком православном приходе на окраине Хабаровске. Певчие церковного хора в эти дни читали групповую молитву - "по соглашению". Но в этот раз я попросил их переменить наше прошение - просить у высших сил не исцеления от болезни, а облегчения страданий. Просьбы должны быть адекватны ситуации и нашим духовным возможностям. А наше вполне естественное желание о её здравии следует переменить на просьбу о даровании всем нам христианского смирения: да будет по воле Твоей! Либо самонадеянность, либо маловерие - в случае печального исхода будет тот или иной упрёк.
В это время в моей душе происходило нечто для меня совсем незнакомое, как будто развалился некий панцирь, и обнажилось нечто такое, что живо реагирует на любые известия. У меня поменялся взгляд на вещи. Вдруг я понял, что до сего момента про настоящее сострадание я имел больше умозрительное представление. А теперь я это ощущал непосредственно. Если я кому-то помогал когда-то, то лишь из понимания, что так надо, а не потому что я так чувствовал.
Когда я занимался фильмом про жизнь инвалидов "Как хорошо на свете жить", я был нацелен передать все шокирующие факты без утайки (кое-что потом всё равно пришлось вырезать из публичной версии фильма). Но подводил к этому постепенно: сперва первая вводная серия, где главный герой молодой инвалид-колясочник рассказывает про себя, затем вторая, где он описывает детский интернат, а потом третья серия, ключевая и самая тяжёлая, в которой главный герой рассказывает про свою нелёгкую нынешнюю жизнь во взрослом психоневрологическом интернате. Есть ещё четвёртая серия - итоговая. План изложения был построен по-нарастающей: сперва мы должны проникнуться симпатией к главному герою, втянуться в его рассказ, а далее принять удар судьбы героя на себя, не нажимая "стоп", потому что этот всем обделённый молодой парень на экране стал нам очень дорог с первых двух серий просмотра.
Постепенно нагнетающая структура сценария, выстроенного в таком порядке, подразумевала, что третья серия фильма произведёт на зрителя максимальное впечатление, и он не сможет оторваться. Так оно действительно и сработало, но, как оказалось, у людей разный уровень чувствительности, и многие впадали в сильное волнение ещё при просмотре первой серии, а третья оказалась и вовсе невозможной - разрыв аорты.
Когда создавался фильм, над ним работали художники - рисовали иллюстрации. В основном занимались женщины. И не раз мне говорили, что морально очень тяжело рисовать. Не у всех оказались крепкие нервы, и после нескольких изобразительных сюжетов некоторые отказывались рисовать дальше на другие подобные темы. Например, одна студентка колледжа, после того как закончила картину на тему детской смертности в интернате, сообщила мне, что это ей далось очень тяжело - будто это всё с ней самой происходит. Больше она не хочет рисовать ничего подобного.
Мне было трудно понять их. Они всего лишь художники в этом проекте. Нарисовать пару-тройку сюжетов, и так это выстрадать! Но я-то делаю весь этот фильм, и у меня нет такой зашкаливающий боли, как у некоторых, хотя, безусловно, и я чувствую непоправимый трагизм всей этой темы, связанной с инвалидами.
И вот сейчас, когда мама на ИВЛ, вдруг до меня дошёл весь этот фильм, который был начат ещё три года тому назад. Он уже давно закончен, но только сейчас моя челюсть отвисла, и мне стало понятно, отчего так эти художницы, вызвавшиеся добровольно, страдали во время работы, проливали свои слёзы. Вдруг меня настигла вся итоговая картина со всей глубиной и достоверностью, вместе со всеми деталями, изображать которые абсолютно спокойно, видимо, под силу только человеку холодному и бездушному. Но такому это и не надо, а другим неравнодушным - как резать по живому. И они резали себя, чтобы всё было сделано.
Кровью сделанный фильм, переживший одну свою героиню, навалился на своего режиссёра и заново стал поглощать и бередить сюжетами, будто вся проделанная работа была только началом понимания. Вот так - маму терять!
Перемена во взгляде проявилась ещё в том, что я стал изучать где-то случайно обнаруженные в интернете какие-то детские наивные рисунки - как нечто священное. Меня в них привлекала до содрогания неподдельная искренность. И казалось, это имеет единственную ценность в словах и в искусстве, да и вообще в жизни.
Я привыкал к новым мыслям, теперь уже считал дни и ждал известия из больницы. Занялся разными повседневными делами, так как ничего не оставалось - отвлекало от непоправимого положения. Невозможно было просто сидеть и ждать - я куда-то отлучался, погружался в суету. И так жил уже пятый день, пока мама была на ИВЛ - втягивался в дальнейшее одиночное плавание.
Я выкатил к одной своей старой знакомой колясочнице. Решил её навестить. Пока крутил педали, идеи выстраивались, и в голове созрела одна мысль: а как у мамы будет всё это происходить? И сразу пришёл ответ: её там первым встречает брат (дядя Вася) и говорит ей, мягко и улыбаясь: "Он справится." Я ещё не знал тогда, что именно в это время её душа отлетела.
Мама всегда только за меня переживала, даже когда я в последние годы стал по многу месяцев пропадать в поездках. Хоть уже совершенно не было той необходимости в переживаниях и заботе - сын давно взрослый. Но мама моя ничего другого в своей жизни не видела и не представляла больше, кроме как проявить заботу о единственном сыне, подчас совсем ненужную. В последнем телефонном разговоре с ней, когда мы обсуждали моё возвращение в Хабаровск, она попросила, чтобы я сдал свой большой рюкзак в транспортную компанию и не таскался с ним. Как будто за меня она переживала больше, чем за себя - на следующий день она была уже в реанимации.
И вот в гостях у знакомой колясочницы я веду себя как ни в чём не бывало, общаюсь с ней: "Привет. Как твои дела? Гулять сегодня пойдём или зарядку поделаем?" Делаем зарядку. Тут мне звонят с городского номера, и я сразу понял зачем. Я выслушал молодой голос медсестры - она сообщила мне печальное известие и сказала, куда я теперь должен подъехать.
Сложно описать ощущение, какое возникает в такой момент, впрочем на этом как будто закончено томительное ожидание, разрешилась неопределённость. Теперь начнётся суета. Знакомая моя колясочница, лёжа на своей кровати, сказала: "Дай-ка я тебя обниму."
Дальнейшие хлопоты и расходы состоялись во многом за счёт многочисленных маминых друзей. Мне только пришлось организовывать всё. До этого организовывал концерты свои, а теперь пришлось заняться организацией маминых похорон. И сразу почувствовал, что посоветоваться-то и не с кем. Раньше всё подобное мы сперва обсуждали с ней, а тут пришлось самому принимать все решения. Ещё долго не мог привыкнуть к отсутствию мамы - хотелось спросить у неё: "Мама, как тебя хоронить?" Поэтому советовался с её друзьями: как вам лучше - так и сделаем.
Морг. Я приехал на опознание, и я единственный человек, которому предстояло увидеть её в гробу. “Ковидных” хоронят только в закрытом. Узнаю ли?
Хорошо помню, когда хоронили бабушку Азу - маму отца. Она была неузнаваема. Сильно осунулась, заострилась. Уходила долго и тяжело.
Меня позвали. Я прошёл к гробу, и только несколько секунд было отведено на опознание - прощание. Нельзя подходить, трогать. Это была она, как есть. Выглядела уставшей. Отмучилась.
Потом я прошёл куда-то, поставил свою подпись. С ТБ ознакомлен. На этом закончена её история. А что всё это было до финальной даты, мне ещё долго предстоит осознавать и переваривать, изучая старые фото, слушая рассказы её старых друзей.
В череде сплошных ненастных дней выдался тёплый солнечный. Как будто кто-то договорился отменить дождь на сегодня. Её отпевали под открытым небом во дворе строящегося храма напротив действующего прихода в п. Берёзовка в предместьях Хабаровска, где она участвовала в церковных службах в качестве певчей. Под старость лет (как она в шутку говорила) выучилась в Духовной семинарии, чтобы служить на клиросе. Собрались её “сослуживцы” и даже поучаствовал один знакомый певчий с другого храма, который рядом с нашим домом, чтобы торжественно проводить её душу. Отпевали с вдохновением.
На закрытом гробу стояла её улыбающаяся фотография. Оставалось светлое чувство. Собрались её друзья, кто не побоялся прийти, - в период пандемии многие пожилые люди избегали встреч и собраний. Пришли участницы двух хоров, в которых она когда-то пела. Я много своих книг раздарил.
На могиле было много венков. Один венок был "От Андрюши Еремеева" - молодой парень-инвалид, герой моего фильма, который не знал своих родителей, но полюбил мою маму за доброту к нему.
Другие родные уходили тяжело, и провожали их с большой скорбью. Мама ушла как просветлённая.
Рассказывают те, кто лежали с ней в палате, что она не подавала виду и была в приподнятом состоянии. Поскольку в одно "ковидное" отделение угодили несколько человек с прихода, то там они все были в своей компании. Хором пели церковные песни. Много общались. За дни пребывания в палате она всю свою жизнь рассказала. Читала духовные книги. В реанимацию её забрали, когда ей вдруг стало очень плохо, и она начала тяжело дышать.
Видимо, она давно морально готовилась к такому возможному развитию событий, хотя не верила, что может уйти в этом году. Завещания она не оставляла.
Несколько человек видели маму во сне, когда она была в реанимации. Её увидели сияющей и счастливой. Потом, спустя несколько месяцев после её смерти, маму увидела во сне её близкая подруга детства из Набережных Челнов - в деревенском доме в родном Кильмезе вместе с её мамой (моей бабушкой) Антониной. Молчаливая, спокойная, улыбающаяся. Подруга спросила её:
- А что ты ничего мне не говоришь?
- Так ты и не спрашиваешь.
Комментариев нет:
Отправить комментарий